Врачу, исцѣлися самъ

    «Анамнез - совокупность сведений, получаемых при медицинском обследовании путём расспроса самого обследуемого или знающих его лиц. Изучение анамнеза, как и расспрос в целом - не просто перечень вопросов и ответов на них. От стиля беседы врача и больного зависит та психологическая совместимость, которая во многом определяет конечную цель — облегчение состояния пациента».

Споткнувшись о знакомую фамилию в истории гибели мальчика из Даугавпилса, вспомнила и свою драму, связанную с лечением моей маленькой дочери у д-ра Христенко. Да и не было дня, чтобы собственное здоровье не напоминало о контакте с этим медиком.

В прошедшем времени

Сбежав с работы из-за звонка пятилетней дочки, пожаловавшейся на «безвозвратно плохое самочувствие», обнаружила на ее шейке два огромных отека с обеих сторон.

Заподозрив свинку, позвонила в «скорую» проконсультироваться о первой помощи.

Вместо консультации доктора неотложки решили немедленно осмотреть ребенка, что в наше время, скорее всего, редкость. Бригада врачей приехала буквально через какие-то минуты: после пальпации куда-то потом звонили, перейдя на латынь, выглядели озабоченными и после осмотра повезли нас в хирургическое отделение детской Республиканской больницы.

Ничто не бывает случайным

Это высказывание кажется мне точным – нюансы давней истории повторились уже в сегодня, только с другим малышом.

Принимал нас тоже д-р Христенко, тогда еще молодой зав. отделением. Именно поэтому для меня так узнаваем рассказ бабушки погибшего Артемки.

Узнаваемы расспросы врача без тени поддержки и больше похожие на допрос.

По назидательно-безоговорочному тону до меня дошло, что с девочкой совсем плохо.

Я лепетала, что ребенок до этого был простужен, прошел физиотерапевтические процедуры, на что последовало жесткое обвинение: «А, ну значит, грели. Вот и нагрели».

И что-то записал в историю болезни.

Медсестра вынесла мне дочкино пальтишко вместе с другими ее вещами, и я, холодея от ужаса, спросила, что записал доктор. Та ответила вопросом на вопрос: «А вы знаете, что такое лимфогранулематоз?». Я не знала.

Я не знала, что это… рак. А когда узнала, поняла, что этот диагноз поставлен моему ребенку.

Разумеется, в отделении никого не интересовало, как молодая женщина выбиралась из больницы – в два ночи, зимой, в полной темноте, путаясь в лабиринтах дорожек, с кипой детских вещей.

Сама я в панике оставила и пальто, и кошелек. Мобильников тогда не было, плелась несколько километров до центра, не чуя ни ног под собой, ни мороза.

А дома пришлось изобразить перед мамой-бабушкой, недавно перенесшей инфаркт, что с внучкой порядок, и ее просто обследуют.

Само собой, после бессонной ночи снова примчалась к д-ру Христенко: вдруг ошибся, вдруг отменил свой страшный диагноз.

Нет, диагноз стал еще безнадежнее, на этот раз … лимфосаркома. Спросила, сколько ребенку осталось. Оказывается, недели три. Ну, месяц…

Плохое поведение

За немужественное поведение с работы меня отправили в отпуск, коллеги пообещали молиться, а я, можно сказать, поселилась в онкологическом диспансере, который считала своим медицинским тылом - там работал друг семьи старенький профессор, светлая ему память. Словом, всех достала своим горем.

А ничего не подозревающую бабушку уверила, что допоздна мотаюсь по делам.

Мне постоянно там что-то кололи, но облегчения не наступало, добивало чувство собственной вины, да и сам друг-профессор твердил: «уж лучше бы гранулематоз, чем саркома».

Вдруг его осенило! В онкодиспансере работает методистом блистательный врач, доктор Циема. Раньше именно она была зав. отделением до Христенко, но ее «ушли», поговаривали, характерами не сошлись.

Боже мой, да я же знала эту женщину, однажды она уже оперировала мою двухгодовалую малютку. Успешно.

Я тебя никогда не забуду…

Я действительно Её никогда не забуду, сильно прихрамывающую, энергичную, даже жесткую, но все равно сердечную.

Спустилась ко мне со второго этажа по просьбе самого профессора.

Выслушав мой рассказ, произнесла: «Странно, что при таком анамнезе столь тяжелый диагноз. Еще же не было биопсии, не готовы результаты анализа крови».

До сих пор стыжусь, как вцепилась в эти слова и ее опрометчивую улыбку, которые дали первую надежду.

Буквально «атаковала» д-ра Циему умоляя осмотреть ребенка. Не желала ни слушать, ни понимать про врачебную этику, по которой врач из другого учреждения не может навязывать лечащему свою консультацию. Мне удалось выбить обещание - подумать, как преодолеть «этику», чтобы осмотреть девочку, но сначала, по ее словам, нужно дождаться результата биопсии.

Я согласилась, оставила ее в покое, уехала окрыленной.

Дома поняла: не могу не то, что ждать - жить не могу. Вернулась в лечебницу и снова «вцепилась» в уставшую от моей истерики женщину – только осмотрите, сегодня, сейчас! Без биопсии и анализов крови! У-мо-ля-ю!

Вой обезумевшей мамы вынудил д-ра Циему набрать телефон Христенко. Надо отдать ему должное – он согласился на ее консультацию немедленно, и мы тут же выехали.

Осмотр казался вечностью.

Примерно через час в окошке своего отделения показался Христенко, произнес: «онкологии нет, ребенка переведут в другое отделение».

Было ощущение, что эти слова молвил ангел, и пакеты с «дефицитом», добытые друзьями для д-ра Циемы, тут же сунула первому, кто их произнес – «ангелу».

А со своей истиной спасительницей, которой для правильного диагноза не потребовалась даже биопсия, в тот день так и не увиделась – свалилась в обморок, и, не помню кто, привез домой.

Обняла ее лишь через несколько дней, когда удалось прийти в себя.

Биопсию вообще отменили, а анализ крови лишь подтвердил точность диагноза – мононуклеоз. Но это уже не смертельно.

Доктор Циема, я Вас никогда не забуду.

Так уж получилось,

что с «издержками» нашей медицины пришлось столкнуться не однажды. Одни медики стоически боролись за жизнь, другие – гробили.

После нескольких месяцев выхаживания в день выписки погиб в муках мой отец, потому что перепутали последнюю и уже не обязательную ампулу и ввели какую-то жуть.

Самой после кесарева сечения пришлось перенести еще несколько операций в течение полутора лет: случилось заражение крови, забыли нитки, которые привели к инфильтратам (оттуда и знакомство с онкологическим диспансером, и дружба с профессором-онкологом).

Мою знакомую едва «срочно» не прооперировали и не удалили дамские дела. Спасибо, поддалась на мои уговоры и посетила знающего гинеколога, который не обнаружил и намека на онкологию.

Пациентка даже заподозрила корысть эскулапа, которому прежде очень доверяла, но жаловаться не стала. Сил не было после пережитого диагноза.

Разные мнения

Примеров бесконечное множество.

И вот последняя история: в муках ушел мальчик, пациент д-ра Христенко. Начато расследование.

А президент Латвийского общества врачей Петерис Апинис раскритиковал прессу за неправильное освещение гибели 12-летнего Артема Прокопьева.

Заодно, назвал д-ра Василия Христенко одним из выдающихся врачей ДРБ: добросовестным, отзывчивым и знающим. И вообще с ученой степенью.

Однако бабушке мальчика он запомнился не ученостью, а неуместными для ситуации вопросами, требованиями и отказом поговорить с мамой ребенка, чтобы лучше изучить тот самый пресловутый анамнез. Это же главная обязанность врача.

P. S.

Вот прочла:

«Свыше полсотни тысяч жителей Латвии поставили свою подпись под жалобой европейскому омбудсмену на плохую ситуацию в системе здравоохранения. 29 сентября коллективная петиция латвийцев будет отправлена в Брюссель».

Сомневаюсь, что европейский омбудсмен нам поможет, раз уж свой не помог.

И никто не поможет, пока некоторые медики не исцелятся сами. От равнодушия.

На это так, на мой дилетантский взгляд.

Рекомендуем на данную тему:

А доктор был занят...

Врачи своих не сдают