Как закалялся Кирштейнс

До последнего времени депутат Сейма Кирштейнс ничем особенным среди сотни себе подобных не выделялся и даже на партийных конгрессах предпочитал отмалчиваться. Знающие его люди отмечают, что он всегда был человеком уравновешенным, можно сказать, - интеллигентом либеральных взглядов. Что же сделало его яростным скандалистом, рассыпающим направо и налево провокационные русофобские и антисемитские высказывания?

Что или кто заставил Кирштейнса так резко изменить свою позицию и объявить "войну" русским и евреям? Версии произошедшего - в очерке, основанном на воспоминаниях и свидетельствах тех, кто учился с ним, работал, вместе боролся за независимость.

Мальчик из хорошей семьи

Александр Карлович Кирштейнс родился 27 августа 1948 года в городе Вецпиебалга Цесисского района. В семье, как он сам называл, "служащих". Отец его был горным инженером, мать - домохозяйкой.

Среднюю школу Александр Кирштейнс заканчивал в Цесисе в 1966 году. В тот год выпускалось четыре десятых класса, а всего в школе училось более 1000 школьников со всех прилегающих окрестностей. Для Кирштейнса последний звонок прозвенел в 10а.

Отыскать одноклассников Кирштейнса по Цесисской 1-й средней школе оказалось делом непростым - кого-то уже нет в живых, кто-то уехал, сменил фамилию или попросту, как говорят учителя, спился. Нам удалось найти лишь одного человека, закончившего 10а в 1966-м, - Волдемара Наудиша из Вецпиебалги. "Мы с ним никогда тесно не общались, просто потому что происхождение у нас было разное. Мои родители были крестьянами, а он был хорошо воспитан, семья была довольно состоятельной, - рассказывает Наудиш. - Ничего особенного о нем я не помню, кроме того, что он успевал по всем предметам, был очень начитанным, развитым и не по годам взрослым, если можно так сказать, даже слишком".

По воспоминаниям Волдемара, Александр никогда ни с кем не конфликтовал, всегда относился ко всему взвешенно, философски. А если кто-то ссорился при нем, он всегда выступал эдаким примирителем. Высказывал ли он какие-то острые замечания по отношению к другим? "Саша?! Да вы что! Он всегда был таким спокойным", - удивляется Волдемар. Он не видел Александра больше тридцати лет, но если бы сейчас встретил бывшего одноклассника, то знал бы, что ему сказать: "Саша, притормози, ты зашел слишком далеко!"

Cвидетельство Волдемара Наудиша о школьных годах Кирштейнса стало единственным. Учителя, преподававшие в школе в 60-х годах, не смогли припомнить мальчика по имени Александр Кирштейнс. Воспитатель интерната (наш герой был уроженцем Вецпиебалги, поэтому во время учебного года жил в интернате) Мирдза Васмане сказала, что обычно учителя запоминают или ярких, талантливых воспитанников, или отъявленных шалопаев. Бывший директор школы, учитель русского языка Ивар Земитис, по сей день в ней работающий, искренне пытался вспомнить ученика Кирштейнса. "Многих помню, а его не помню", — как бы извиняясь, сказал он. Не обостряет преподавательскую память даже тот факт, что выпускник их школы стал депутатом Сейма. Не помнят они его, и все тут. Единственным человеком, который уж точно смог бы дать характеристику, является классный руководитель 10а, но она, к сожалению, уже ушла в мир иной.

Вещь в себе

Сразу по окончании школы Кирштейнс поступил в Рижский политехнический институт (ныне РТУ) на архитектурный факультет, выдержав конкурс 8 человек на место. Курс будущих дипломированных архитекторов был большой — 28 человек — и разношерстный. В него были зачислены и совсем "зеленые" юнцы, только что покинувшие среднюю школу, и отслужившие в армии "деды", и люди, уже имеющие одно образование. Поэтому, как рассказала староста курса Майра Лиепа, ныне работающая проектировщиком в Лиелвардском самоуправлении, все студенты разделились на группы по возрасту и интересам.

Насколько можно судить по рассказам однокурсников, Александр Кирштейнс не примкнул ни к одной из них. Был эдакой "вещью в себе". Никто не знает, увлекался ли он чем-то, как проводил свободное время, подрабатывал ли, была ли у него юношеская любовь. Отмечают лишь, что со всеми он поддерживал ровные, коллегиальные отношения, ни с кем не конфликтовал, включая русских и евреев, учившихся на курсе, но и не дружил ни с кем сердечно. За исключением Андрейса Блаусса, которого за стать и видную внешность звали Андрэ.

Атис Бивиньш, однокурсник Кирштейнса, а ныне главный архитектор Энгурской волости, считает, что двух молодых людей объединил интерес к политике и критично-ироничный настрой по отношению к советскому строю. Правда, Блаусс по каким-то причинам ушел с их курса и заканчивал институт уже с другой группой. Найти его, к сожалению, не удалось. А Висвалдис Фелцс, работающий архитектором в Кримулдской волости, с которым Кирштейнс одно время делил комнату в общежитии, отказался рассказывать о своем однокурснике. Сказал лишь, что Кирштейнс был успешным студентом, но не оставил впечатлений, которые надо было хранить в течение десятилетий.

Кстати, многие однокурсники - и не только - предпочли молчание, включая самых близких людей Александра Кирштейнса - жену Даце и сыновей Карлиса и Гинта.

"Общая свинья не откармливается"

А те, кто согласился с нами встретиться, ни откровенно плохого, ни откровенно хорошего вспомнить о Кирштейнсе не смогли. Все отметили, что голова у него была светлая, учился легко, хоть в отличниках и не ходил. Был аккуратным, исполнительным, лекции не прогуливал, курсовые сдавал в срок. Картошку в колхозе Краславского района собирал усердно, от работы не отлынивал, не ленился, спиртным не злоупотреблял, в мероприятиях, организуемых на курсе, участвовал активно. Словом, получился бы среднестатистический студент, если бы не тяга к общественно-политическим дискуссиям, интерес к истории, политэкономии, научному коммунизму и марксистско-ленинской эстетике. Эту особенность, нехарактерную для курса в целом, выделили все, с кем мы говорили.

"У него всегда был свой взгляд, который несколько отличался от общепринятого, - рассказывает Атис Бивиньш. - Политические науки изучал въедливо: а почему так, а почему эдак? Помню, однажды он довел почти до истерики преподавателя, если не ошибаюсь, истории, спросив: "А как там все-таки было с вывозом латышей в 1949 году? Зачем их нужно было вывозить?" Преподаватель сначала покраснел, потом резко побледнел. Мы думали, что его сердечный приступ хватит. А потом как начал орать что-то о буржуазном подходе, а надо, мол, подходить с точки зрения компартии. Хотя Кирштейнс задал ему вопрос без издевки, искренне. В целом его политические взгляды были в то время достаточно либеральными. Он не был диссидентом в том смысле, в каком мы обычно это понимаем. Он был скорее "здравым диссидентом". Его любимой фразой была старинная латышская поговорка "Кopus cūka nebarojas" ("Общая свинья не откармливается"), имея в виду, что коллективная собственность всегда в запустении пребывает. По темпераменту он был флегматиком. Всегда спокойный, взвешенный и ироничный".

По воспоминаниям старосты курса Майры Лиепы, у Александра никогда не было цели стать знаменитым архитектором. Специальные предметы тянул, как она говорит, "с троечки на четверочку", поэтому и стипендию в 35 рублей не всякий раз получал. Зато в политических науках Кирштейнс раскрывался. "Он всегда выступал на семинарах, активно участвовал в политинформациях. На все имел свое мнение, хотя власть открыто не критиковал. А что у него в душе творилось, никто не знает", - вспоминает Майра.

Еще один однокурсник Нормунд Паварс, сейчас работающий проектировщиком в бюро Būvdizains, говорит, что впечатления от Кирштейнса студенческих времен у него остались хорошие. "Он всегда много знал, многим интересовался, много читал. Этим и отличался от остальных", - рассказывает Нормунд.

В целом же все однокурсники Кирштейнса охарактеризовали его как человека независимого, отстраненного, независимо мыслящего. А Бивиньш назвал его "вольным стрелком", который никогда ни у кого не идет на поводу.

Кирштейнс на БАМе

Институт Кирштейнс успешно окончил в 1972 году. Никто из однокурсников, правда, не помнит тему его дипломного проекта, но староста курса Майра Лиепа вспоминает, что чертить ему помогала красивая девушка Даце, которая училась на младшем курсе архитектурного факультета РПИ. Впоследствии она стала женой Александра Кирштейнса и родила ему троих сыновей.

По окончании Рижского политехнического института он три года проработал в архитектурном управлении, а затем стажировался в Москве. Вернувшись из столицы тогдашней родины, молодой специалист поступил на работу в архитектурный институт Pilsētprojekts, который разрабатывал проекты многих крупных строительных объектов по всей Латвии. Кирштейнс, например, руководил проектированием пансионата Олайнского химико-фармацевтического завода в Юрмале, бассейна завода РАФ в Елгаве и других.

Но самое интересное - будущий борец за деоккупацию и деколонизацию Александр Кирштейнс в 1975 году проектировал поселок Таксимо в Бурятии, в долине реки Муи. Этот населенный пункт должен был стать латвийской частью самого амбициозного и грандиозного строительного проекта того времени - Байкало-Амурской магистрали (БАМ). Руководителем группы проектировщиков назначили Атиса Бивиньша, а поскольку работу нужно было сделать в сжатые сроки, ему же дали право самостоятельно набрать команду. По рассказу Бивиньша, он отобрал пять человек, одним из которых стал Александр Кирштейнс. На него выбор пал потому, что "он все делал хорошо, быстро и элегантно".

Кирштейнс занимался проектированием общественного центра и жилых домов. Проект поселка был сделан оперативно, но поскольку строительство БАМа было приостановлено, он так и остался на бумаге. Хотя группа латвийских проектировщиков предварительно выезжала на место - изучать нюансы строительства в условиях вечной мерзлоты. "Два месяца мы жили в гостинице тесной компанией, - вспоминает Атис Бивиньш. - И знаете, как это бывает, когда небольшое число людей целыми днями трется друг возле друга: в какой-то момент все друг другу начинают действовать на нервы. Так вот, Александр был тем человеком, который умел к месту пошутить и разрядить обстановку".

Не привлекался, не состоял, не участвовал

Карьера Кирштейнса в Pilsētprojekts была вполне успешной. Начал он с оклада в 150 рублей, а в 1989 году был уже руководителем архитекторской группы с окладом 270 рублей. По рассказам бывших коллег, Александр Кирштейнс никогда не состоял в партии. Пару раз заработал взыскания за несвоевременную сдачу объекта или за ошибки в проектной документации. Как и все, получал премии ко Дню строителя. Не привлекался, не состоял, не участвовал. Был внимателен, тактичен, морально устойчив, охотно делился опытом, помогал в воспитании сотрудников - так, говорят, гласит его характеристика. Уже на закате своей карьеры в Pilsētprojekts Кирштейнс получил упрек за слабое участие в общественной жизни.

"Я не очень хорошо помню его, все-таки нас там тысячи человек работали, - говорит одна из бывших коллег Кирштейнса, не пожелавшая назвать своего имени. - Помню только, что всегда была такая проблема: если проходили мероприятия с участием партийного руководства, Кирштейнса надо было обязательно услать в какую-нибудь командировку, потому что он всегда все портил, задавал антисоветские вопросы. И вообще, он был неприятным человеком".

У Маргариты Брикмане, которая работала в институте Pilsētprojekts заместителем руководителя проектной мастерской, председателем профкома, а сейчас является предпринимателем и членом Народной партии, остались немного другие впечатления о Кирштейнсе советского периода. "Да, этот человек - вечный оппозиционер. Но, я бы сказала, позиция его - оппозиционно-приспособленческая. Таким он был тогда, таким он был и в Народной партии. Сколько помню, всегда увлекался политикой и регулярно проводил у себя в мастерской политинформации, иногда даже в ущерб прямым обязанностям", - рассказывает Маргарита.

Была ли политинформация в исполнении Кирштейнса, скажем так, корректной по отношению к советской власти? Все-таки в партии он никогда не состоял. "Если бы он был некорректным, вряд ли бы там работал. Все-таки определенный допуск он имел. Но у нас в институте только процентов 20 работников были партийными, так что это не показатель. Но с властью он не враждовал", - говорит Маргарита. По ее словам, ко всем коллегам, независимо от национальности, Кирштейнс всегда относился терпимо. А потому Маргариту, которая знает его вот уже более тридцати лет (и по работе в институте, и по деятельности в партии), удивляет то, как резко изменились настроения Кирштейнса. "Он сам когда-то сказал такую фразу: "Добелис - это диагноз", - отмечает Маргарита. - Всегда был спокойным, держался в стороне и даже на партийных конференциях выступал редко".

Ушел по собственному желанию

В январе 1989 года Александр Кирштейнс подал заявление об уходе из Pilsētprojekts в связи с созданием собственного бюро. В 1991-м он вместе с известным ныне архитектором Юрисом Погой и Эдгаром Дзенисом основал фирму Eja, которая также занималась проектированием и строительством. Несколько лет в составе учредителей предприятия был и Янис Кюзулис, супруг поэтессы Мары Залите. "Кирштейнс очень хороший архитектор. Но он, как мне кажется, всегда был настроен радикально. Всегда был остер на язык. Часто говорил, не подумав, а потом сам же от этого страдал. Помню, однажды на конгрессе Народного фронта, когда все говорили, что Сталин был плохой, а Ленин хороший, Кирштейнс выступил и сказал, что Ленин был плохой, потому что придумал концлагеря — это он где-то прочитал", — рассказывает бывший бизнес-партнер Кирштейнса.

Но архитектура в конце 1980-х, судя по всему, для Кирштейнса уже уходила на второй план. В 1989 году он участвовал в создании Движения за национальную независимость Латвии (ДННЛ), стал его секретарем по иностранным делам. В 1990-м был избран в Верховный совет. Любопытно, что те, с кем он начинал активную политическую деятельность, характеризуют тогдашнего Кирштейнса как уравновешенного человека с весьма либеральными взглядами. "Он был европейски настроенным политиком и представлял умеренное крыло нашего движения, — вспоминает Эйнар Цилинскис. — Никакого радикализма в национальных вопросах не проявлял, а уж тем более антисемитизма. А ушел он от нас, когда происходило объединение с Тевземей ун Бривибай, которое было более радикальным. Для Кирштейнса, как и для многих других, это было неприемлемо, и он ушел. Теперь же он позволяет себе такие высказывания, которые даже Тевземей ун Бривибай никогда не позволило бы себе. И меня поражает эта метаморфоза. Это как-то не вяжется с тем, каких взглядов он придерживался все эти годы".

"Тихий троечник"

Еще один бывший соратник Кирштейнса, Андрейс Крастыньш, ныне депутат Рижской думы от Народной партии, тоже отзывается о нем как о демократически настроенном политике, в том числе и в национальном вопросе. "Кирштейнс всегда выделялся на фоне остальных высоким интеллектом, хорошим образованием. Его коньком всегда была проблема Абрене, он очень много занимался этим вопросом и тесно сотрудничал с тамошней Ассоциацией граждан Латвии, подавляющее большинство которых были русскими. Помню, мы с ним в 1990-х годах вместе ездили на переговоры в Россию, спокойно там обсуждали все вопросы. Что произошло с ним сейчас? Не знаю, не могу объяснить. Но он всегда был очень упрямым — если что-то вобьет в голову, то это надолго".

До 1997 года Александр Кирштейнс активно трудился на политической ниве, занимал должности и в парламенте, и в правительстве. Потом по идеологическим соображениям покинул ряды ДННЛ и основал Национальную партию реформ, которая просуществовала всего год, после чего Кирштейнс весьма удачно перед выборами вступил в Народную партию и от нее был избран в 7-й Сейм. Ничем особенным депутат Кирштейнс за четыре года не выделялся. Разве что небольшим скандалом, когда попытался вынести из "педофильской" комиссии некие важные документы. В 2002 году Кирштейнс снова был избран в парламент, а в августе 2004-го стал руководителем Комиссии по иностранным делам. Именно на этой должности за неполный год из рядового депутата, известного лишь коллегам по политической борьбе и журналистам, он превратился в человека со скандальной славой радикала, экстремиста, антисемита.

Что же заставило Александра Кирштейнса выйти из политической тени и так внезапно изменить мировоззрение? Бывшие однокурсники, коллеги и единомышленники депутата называют самые разные версии.

Версия первая: "неправильная" кровь

Один из товарищей Кирштейнса по политической борьбе, не пожелавший быть названным, полагает, что комплекс националиста жил в нем давно. Возможно, считает политик, свою роль сыграло то, что мать Кирштейнса (она умерла 1968 г.) была русской по происхождению. "Знаете, как это бывает: своими высказываниями он как бы пытается компенсировать наличие "неправильной" крови", — полагает этот человек.

Действительно, ходил слух, что девичья фамилия матери Александра Кирштейнса — Сливкина, и сам депутат до определенного возраста носил эту "неполиткорректную" фамилию, однако нам подтверждения этому найти не удалось. Отметим лишь, что школу Кирштейнс заканчивал под своей нынешней фамилией.

Однокурсник Кирштейнса Нормунд Паварс припомнил такой факт: "Если мне не изменяет память, отец у него был убежденным партийцем, и, возможно, Александр в семье находился в некой идеологической оппозиции".

В этой связи хочется привести короткий разговор с Одиссеем Костандой, который в свое время просил проверить, на законных ли основаниях Кирштейнс является гражданином Латвии. Как выяснилось, заявление это он подал в отместку Кирштейнсу за то, что тот поднял аналогичную дискуссию об Иоахиме Зигеристе. "Это было несерьезно: Кирштейнс чушь спорол, ну и я ответил тем же. Из этого интригу вы не раскрутите", — смеясь, объяснял Костанда. "Неужели можно вот так запросто в чем-то обвинить человека?! — удивились мы. — У вас даже фактов никаких не было?" "Да ходил одно время по Сейму слух, что отец Кирштейнса работал вместе со Львом Троцким", — все так же смеясь, ответил Костанда и закончил разговор.

Версия третья: в поисках своей "ниши"

Нормунд Паварс считает, что метаморфозы, происходящие с Кирштейнсом, объясняются поисками своего места в политике. "В Народной партии он никогда не был на первых ролях. Возможно, ему необходимо самовыражаться, чтобы его заметили и запомнили. Если вы сейчас попробуете вспомнить всех депутатов Сейма, то насилу назовете имена 10-15, ну 20. Остальные 80 неизвестны. Так что не исключено, что резкие заявления он делал, чтобы выделиться. Да, это для него плохо закончилось — его исключили из рядов партии. Но мы ведь не знаем, какие у него планы. О чем-то он думал, он же далеко не дурак. Наверное, знал, на что идет и что говорит", — предполагает Паварс.

Версия четвертая: испытание властью

Одна из бывших коллег Кирштейнса, наблюдая за его нынешней трансформацией, делает такой вывод: "Мне кажется, это власть ударила ему в голову. Он ведь не был таким до того, как стал председателем комиссии. Он из той категории людей, которым нельзя давать даже маленький кусочек власти — видимо, он жил с этим комплексом националиста всю жизнь, и как только получил должность, в нем эти чувства проснулись. Не исключаю и того, что изменения в его взглядах произошли под неким влиянием со стороны".

Версия пятая: влияние Гарды

Эйнар Цилинскис, начинавший с Кирштейнсом деятельность в ДННЛ в конце 1980-х годов, считает, что на Кирштейнса кто-то оказывает влияние — слишком уж ультранациональной стала его позиция.

Любопытно, кстати, что этой же причиной — влиянием неких сил — объясняет смену курса Кирштейнса и его одноклассник Волдемар Наудишс, не общавшийся с ним более 30 лет: "Я не думаю, что он искренне верит в то, что говорит. Это ему откуда-то со стороны привили такие идеи".

Этой же точки зрения придерживается и глава парламентской фракции Народной партии Янис Лагздыньш, который, в отличие от Волдемара, до последнего времени общался с Кирштейнсом практически ежедневно. "Не секрет, что Кирштейнс тесно контактирует с единомышленниками Айвара Гарды и его газетой DDD. Героем он представлен и в радикальной газете Latvijai. Просто Кирштейнс почувствовал, что, будучи экстремальным, можно добиться славы. Русская пресса считает его заклятым врагом, латышская — чуть ли не Лачплесисом, и он представляется себе эдаким борцом. Эта скандальная популярность стала для него наркотиком, дозу которого все время надо увеличивать".

То, что Кирштейнс общается с ультрарадикальным издателем Айваром Гардой и его единомышленниками, не является тайной. Он откликался на их призывы жертвовать деньги в помощь языковым инспекторам, а в начале этого года одна из так называемых "девушек Гарды" — Лиене Апине — по протекции Кирштейнса получила место секретаря в парламентской Комиссии по иностранным делам. Мало того, что Апине, организация которой находилась под надзором Полиции безопасности, получила работу в госучреждении, Кирштейнс еще просил для нее доступ к гостайне, дабы Апине могла участвовать и в закрытых заседаниях комиссии. В просьбе было отказано.

Правда, сама Лиене Апине опровергает факт своего особого влияния на Кирштейнса. "Это безосновательные слухи. Просто когда люди не могут найти объяснений поступкам, они распускают низменные слухи, пытаются очернить, унизить Александра и меня", — сказала Апине. А качественные изменения в своем шефе она объясняет так: "В жизни каждого человека наступает момент, когда он понимает: надо сделать что-то важное. И я думаю, это тот истинный момент, когда г-н Кирштейнс может это сделать. То, что он делает, очень нужно латышскому народу. Он понимает, что Латвии как государству очень важно решить вопросы последствий оккупации, а именно — деоккупации и деколонизации. Его действия направлены на повышение самосознания латышей. Уверена, рано или поздно все политики поймут: ничего не изменится к лучшему, пока не будет решен самый существенный вопрос деоккупации. Кирштейнс понял это раньше своих коллег, и именно поэтому сейчас он выглядит среди них белой вороной, но только потому, что идет на шаг впереди них".

Член Комиссии по иностранным делам Сейма Оскар Кастенс (ЛПП) о возможном влиянии Лиене Апине на Кирштейнса говорит шутя, но при этом очень серьезно добавляет: "Идеи Кирштейнса и группировки Гарды становятся все более схожими. Не исключено, что в будущем их идеологическое сближение станет еще более заметным".

***

Так говорил Кирштейнс

У латвийской внешней и внутренней политики есть одна проблема — это проблема "трех оккупантов". Первый — это войска, которые, слава богу, удалось выпроводить вон. Вторая — сами оккупанты, гражданские оккупанты, иностранцы или как их там называть. Третья — потерянная территория... Нужно помочь им репатриироваться на этническую родину. С духовым оркестром у поезда, с выдачей почетных грамот и удостоверений о том, что они в Латвии не совершили никаких преступлений.

Тунисе живут 99% верующих в ислам. Но ведь были времена, когда там жили как минимум несколько десятков процентов христиан. Когда мы спросили у посла этой страны, куда исчезли эти 20%, он ответил: знаете, как поступают с иностранными колонизаторами? Они все уехали домой. И у нас тоже, чтобы наконец-то достичь свободы и счастья, необходимо этих "трех оккупантов" найти и вывезти, чтобы мы могли западникам сказать, что все вопросы решены. Но это надо сделать нам самим.

Наша программа интеграции предусматривает поголовную интеграцию при помощи власти. И мы бы уже поверили в желание интегрироваться, но тут вдруг начали проходить демонстрации школьников, где было сказано, что им противны "гансы", противен язык и противно жить на этой маленькой земле. Вышло так, что они готовы здесь жить только с одним условием — все должно проходить по тем же законам, что и в России.

Отношения с Россией можно строить двумя путями: либо дать по морде, либо лизать сапоги.

Идея о переселении латвийских неграждан в США по примеру месхетинских турок не взята с потолка. Массовый вывоз неграждан — это продуманный план действий, над осуществлением которого надо серьезно работать, поскольку притворяться, что большую часть из 450 тысяч неграждан можно будет заставить интегрироваться, было бы наивно... Не надо бояться больших расходов на это мероприятие, ну что такое деньги по сравнению с тем счастьем, которое обретет человек, когда уедет из государства, где ему плохо жилось.